Cyberpunk 2077 - Nondual
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потихоньку шагая, широко зевая и краем уха слушая как Пилар доколупался до какого-то бомжа, который, стоя на верхушке грузового контейнера, справляет оттуда малую нужду, я уже хотел обернутся и поторопить его, как внезапно раздался оглушительный выстрел.
Мир вокруг застыл в неподвижности. Врубив Сандевистан я обрел способность в этом мире двигаться. Оглянувшись на источник звука, я сначала не поверил своим глазам. Руки долбанного грязного бомжа оказались военными имплантами. Откинув под неестественным углом правую ладонь, из кисти было заметно отчетливо видное дуло, нацеленное на то, что осталось от головы брата Ребекки. Кусочки мозгов Пилара еще не достигли верхней точки, подбросившей их вверх волны спровоцированной вылетевшей пулей, и лишь стремились разлететься во все стороны. Глаза искали возможность, мозг просчитывал варианты, но никакого способа спасти уже явно мертвого друга, они так и не нашли. Уже когда я почувствовал движение Бекки, что свидетельствовало о том, что она также включила свой ускоритель, был найден единственный приемлемый вариант действий.
Месть.
Дальнейшее слилось в череду криков, выстрелов и взрывов. Пришел в себя я, держа чью-то оторванную руку, которой забивал то что осталось от головы того самого долбанного бомжа в асфальт. Присмотревшись, до меня дошло, что это та самая рука, которая забрала жизнь моего, хоть и придурковатого, но все же друга. Поняв это, я со злостью сделал ею еще несколько ударов по тому месиву из мозгов, черепа и хрома, что лежал передо мной. Контейнер выглядел так, словно пережил ковровую бомбардировку, а рядом со мной Ребекка выпускала в пол из дробовика снаряд за снарядом, при этом истерично крича:
— Гнида! Замочу! Пидар! Мразь ты конченная! Только! Я! Могла! Прикончить! Этого! Кретина!
Присмотревшись я понял, что, то месиво, в которое она сейчас раз за разом стреляет, когда-то было туловищем принадлежавшем хромированному бомжу. В какой-то момент, патроны закончились, но она, словно в каком-то трансе, снова и снова продолжала нажимать на курок и передергивать затвор.
Осмотревшись вокруг и убедившись, что никаких других противников нет, а серьезно пострадавшие, кроме Пилара, также отсутствуют (у Люси почему-то голова кровоточит, наверное каким-то осколком задело, но судя по малой интенсивности, это должно быть не страшно), я откинул ошметок руки в сторону, и подошел к всё еще не пришедшей в себя зеленоволосой девушке.
С немалым трудом, мне удалось привести её в чувства. На лице моей девушки боролись очень сильные эмоции. С одной стороны, ей очень хотелось разреветься как маленькой девочке, а с другой — не показывать насколько она сейчас уязвима. Мимика на её лице металась от истеричного хохота до черной меланхолии и все это происходило в доли секунды.
Поняв затруднение, я решил избавить её от мук выбора и просто тихо прижал к своей груди, где она, уже не сдерживаясь, начала надрывно реветь. Никогда раньше я не чувствовал себя настолько погано, как слушая полные боли вопли девушки, что по какой-то несуразной случайности потеряла последнего родного человека.
Она ревела и кричала, когда Мейн начал отправлять пострадавших к риперу. Она не остановилась, когда приехала полиция, которую вызвали чтобы была официальная возможность вызвать похоронную службу за телом Пилара. Она никак не отреагировала, на вопросы полицейских, которые хотели нас опросить. Благо наш здоровяк с ними разобрался. В смысле, объяснил ситуацию. Но вот когда подошел какой-то хмырь и начал предлагать нам психологическую помощь как пострадавшим от действий киберпсиха, она сорвалась и едва не пристрелила приставучего чинушу (еле успел из её рук пистолет выхватить), со словами:
— Единственный кто пострадал это мой ебучий кретин-брат! Ему помоги долбанный ты уёбок!
Поняв, что ему тут не рады, соцработник (как он сам ранее представился), быстренько от нас смылся, опасаясь, что в следующий раз выхватить оружие из рук любимой я могу и не успеть.
Дождавшись работников погребальной службы, мы заказали кремацию и доставку «рук техника» (единственный имплант признанный пригодным к дальнейшей продаже или использованию) по нашему адресу. Потом решим, что с ними делать.
* * *
От смерти брата Ребекка отходила очень тяжело.
Ходила, как будто во сне и бледная словно тень. Много времени просто сидела на диване обхватив колени и часами смотрела в одну точку. Временами, ни с того ни с сего, начинала плакать. Временами, словно в поисках чего-то, оглядывалась по сторонам, но не найдя этого, снова застывала собственным изваянием.
Сама не кушала, приходилось кормить, а ночью периодически подрывалась с криком: «Мразь ты конченная!» и мне приходилось её успокаивать.
Права была Мисти. В заботах о душевном состоянии Ребекки, мое собственное горе и тоска отошли куда-то на задний план. Ведь по сравнению с чувствами Бекки, они казались настолько несущественными, что не стоили даже упоминания.
Единственный раз, когда я позволил себе небольшую слабину, произошел на шестой день после смерти Пилара.
Утром, возле восьми часов, после очередной бессонной ночи, Ребекке удалось наконец уснуть, а я воспользовался этим, чтобы принять душ, покушать и убрать на кухне. Лиза с Сашей уже на дежурстве (хоть и все еще не в одной команде), так что мне никто не мешал. Еще раз заглянув в спальню и убедившись, что Ребекка все еще крепко спит, я прикрыл дверь и подошел к синтезатору, находящемуся в гостиной. Выкрутив звук на минимум, мои руки сами начали выводить еще годы назад заученную мелодию.
Я тогда в основном классику изучал и, среди прочего, нашел в Сети ноты, озаглавленные названием «Бетховен „Мелодия слез“». Не знаю, действительно ли классик именно так назвал свое произведение, но по настроению оно соответствует один в один.
Воскресив в памяти ноты и сделав несколько неполных проходов, вспоминая как оно правильно играется, я начал выпускать из-под пальцев мелодию, полную потери и грусти.
Не проиграв и трети, я услышал, как дверь в нашу спальню отворилась и оттуда вышла Ребекка. Я тотчас же прекратил и уже собирался идти к ней, как меня остановили её слова:
— Погоди. Продолжай, пожалуйста, — попросила она меня тихим голосом. На что я кивнул, сел обратно, выставил нормальную громкость и начал мелодию заново.
Первые аккорды мелодии передавали грусть, тоску и непонимание происходящего. Они, словно тихо кричали: «Ну почему? Так ведь нельзя!», но не требуя, а с нотками слезной мольбы. Где-то возле середины
